Стивен Дональдсон - Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула]
Но дружба с высоким Лордом Дэймлоном, сыном Хатфью, возродила их. В своем могущественном Учении он видел знамения надежды, и его слова зажигали эту надежду в сердцах Гигантов. Они остались в Сириче и принесли Лордам Клятву Верности и отправили три корабля на поиски дома. С тех пор — вот уже трижды по тысяче лет — в море всегда находится девять кораблей Гигантов, по очереди пытающихся отыскать нашу землю. Когда возвращаются три старых, на смену им уже готовы три новых, но пока успеха не добился ни один. Поэтому мы по-прежнему Бездомные, затерянные в лабиринте безумной мечты.
Камень и Море! По сравнению с вами, людьми, мы живем гораздо дольше. Я родился на борту корабля во время короткого путешествия, спасшего нас от Осквернения, а мои прадеды были среди первых путешественников. Но у нас так мало детей. Редко когда у женщины бывает более одного ребенка. Поэтому теперь нас осталось всего лишь пять сотен, и наша жизнеспособность с каждым поколением все снижается.
Мы не можем забыть.
Но, согласно старой легенде, дети Создателя имели надежду. После коротеньких дождей он выпускает в наше небо радугу, как обещание звездам, что когда-нибудь он все же найдет способ вернуть их домой.
Если нам суждено выжить, мы должны отыскать дом, потерянный нами, — землю своего сердца за морем, рождающим солнце.
Пока Преследующий Море говорил, солнце постепенно начало снижаться и наступил поздний полдень; когда же он закончил свой рассказ, горизонт был освещен закатом. Волны Соулсиз мчались с запада, словно охваченные оранжево-золотым пламенем, отражая на своей поверхности каждую искру заходящего солнца. Огонь, полыхающий в бездонных небесах, отражал и утрату, и пророчество, предстоящую ночь и обещанный день, тьму, которая пройдет; ибо когда наступит настоящий конец дня и света, то нечем будет его приукрасить, не будет ни чудесного огня, ни радости — ничего, что могло бы поддержать сердце, кроме гниения и серого пепла.
Охваченный вдохновением, Гигант снова возвысил голос, в котором слышалась пронзительная боль.
Мы не правили свои паруса,
Чтоб поплыть прежними путями,
Но ветра жизни дули
Не туда, куда мы хотели,
И земля за морем была потеряна…
Кавинант повернулся, чтобы посмотреть на Гиганта. Голова Преследующего Море была высоко поднята, а по щекам тянулись тонкие мокрые полоски, отсвечивающие золотисто-оранжевым огнем. Пока Кавинант смотрел, отраженный свет принял красноватый оттенок и начал угасать.
Гигант мягко сказал:
— Смейся, Томас Кавинант! Смейся для меня. Радость в ушах, которые слышат!
Кавинант слышал в голосе Преследующего Море подавленные невольные рыдания и мольбу, и собственная придушенная боль словно бы застонала в ответ. Но смеяться он не мог; ему было ничуть не смешно. Со спазмом отвращения к уродовавшим его ограничениям он сделал неуклюжую попытку в другом направлении:
— Я голоден.
На мгновение затуманенные глаза Гиганта вспыхнули, словно его кто-то ужалил. Но затем он откинул голову и засмеялся над собой. Его юмор, казалось, лился прямо из сердца, и вскоре он стер с его лица все напряжение и все слезы.
Когда он немного успокоился и хохот его перешел в тихие смешки, он сказал:
— Томас Кавинант, я не люблю спешить, но я верю, что ты — мой друг. Ты сбил с меня мою спесь, и одно это было бы уже прекрасной услугой, даже если бы я ранее не посмеялся над тобой.
Голоден? Разумеется, ты голоден. Храбро сказано. Я должен был бы предложить тебе еду раньше. У тебя явный вид человека, который в течение нескольких дней питался лишь алиантой. Некоторые старые провидцы говорят, что лишения очищают душу, но, по-моему, самое подходящее время для очищения души настает тогда, когда у тебя нет иного выбора.
К счастью, у меня с собой имеется неплохой запас пищи.
Ногой пододвинув к Кавинанту громадный кожаный мешок, он жестом предложил ему открыть его. Развязав стягивающие горловину тесемки, Кавинант обнаружил внутри соленую говядину, сыр, хлеб и более дюжины мандаринов величиной с два его кулака каждый, а также бурдюк с чем-то, который он с трудом смог приподнять. Решив отложить это неудобство на потом, он начал с еды, заедая соленое мясо дольками мандарина. Затем его внимание переключилось на бурдюк.
— Это «алмазный глоток», — сказал Преследующий Море. — Очень полезный напиток. Быть может, мне лучше… Нет, чем больше я смотрю на тебя, друг мой, тем больше вижу слабости. Отпей из бурдюка. Это поможет тебе лучше отдохнуть.
Наклонив бурдюк, Кавинант принялся потягивать «алмазный глоток». По вкусу он напоминал легкое виски, и Кавинант чувствовал его силу; но в то же время пить его было очень легко: он не кусался и не жег. Кавинант сделал несколько освежающих глотков и сразу же почувствовал, как к нему возвращаются силы.
Затем он тщательно завязал бурдюк, сложил обратно в мешок еду и с усилием пододвинул мешок назад, в пределы досягаемости гиганта. «Алмазный глоток» пылал у него в животе, и он чувствовал, что вскоре будет готов выслушать еще один рассказ. Но едва он улегся на носу лодки, как сумерки в небе превратились в кристальную тьму, на фоне которой веселым хороводом высыпали звезды. Кавинант не успел понять, что хочет спать, как уснул.
Сон его был неспокойным. Он пробирался сквозь какие-то отвратительные видения, полные умирающих дум, убийств и беззащитной терзаемой плоти, и, наконец, очутился лежащим на улице возле переднего бампера полицейского автомобиля… Вокруг собралась толпа горожан. Глаза у них были из кремня, а рты перекошены в единой гримасе омерзения. Все без исключения они указывали на его руки. Когда он их поднял, чтобы рассмотреть, то увидел, что все они покрыты темно-красными царапинами проказы.
Затем к нему подошли двое одетых в белое мускулистых мужчин и положили его на носилки. Ему была видна машина «скорой помощи», стоящая поблизости. Но эти двое не сразу понесли к ней носилки. Они стояли неподвижно, держа носилки на уровне пояса, словно демонстрируя его толпе.
Внутрь круга вступил полицейский. Глаза его были цвета презрения. Он нагнулся над Кавинантом и строго сказал:
— Ты перешел мне дорогу. Так нельзя. Тебе должно быть стыдно.
Его дыхание покрыло Кавинанта запахом ладана.
Сзади полицейского раздался чей-то голос. Он был таким же безжалостным, как голос адвоката Джоан. Он произнес:
— Так нельзя.
И тут все горожане разом отрыгнули на асфальт окровавленные внутренности.
«Я не верю этому», — подумал Кавинант.
Безжалостный голос тотчас отозвался:
— Он не верит нам.
